Бледная, с опущенной головой, едва дышащая, она похожа на олененка, оцепеневшего под ярким светом фар приближающегося автомобиля. Ее болезненное лицо ничего не выражает, а правая рука болтается, как будто повреждена ее связь с плечом.
Двумя днями ранее Анна отправилась на школьную прогулку на побережье. Вместе с дюжиной одноклассников она резвилась в воде, когда внезапно течение подхватило их и понесло в море. Анну удалось спасти, но Мери (одна из матерей, сопровождающих детскую группу), борясь с морской стихией, утонула. Мери, имея собственных детей, являлась чем-то вроде приемной матери для многих соседских ребят, включая Анну, и вся округа была шокирована ее трагической гибелью. Мы попросили медсестру понаблюдать за детьми, у которых внезапно проявился набор характерных симптомов (головная боль и боли в животе, лихорадка). Анна уже трижды была у медсестры, жалуясь на боль и дискомфорт в правой руке и плече.
Ошибка, которую часто совершают сведущие “травматологи”, заключается в том, что ребенка просят рассказать о чувствах, пережитых непосредственно вслед за событием. Подобная практика может быть опасной и приводить к ретравматизации, так как в этот момент дети особенно ранимы и пережитая травма может снова актуализироваться. После “потрясения” могут всплыть предшествующие травмы, создавая сложную ситуацию, которая может включать “глубокие секреты”, невысказанный стыд, а также чувства вины, гнева и боли. Поэтому прежде, чем встретиться с Анной, мы познакомились с ее историей со слов нескольких знавших ее учителей. Удалось узнать следующее.
В возрасте двух лет Анна была свидетелем того, как отец ранил ее мать в плечо, а затем лишил себя жизни. Недавно Анна была страшно разозлена на Рэнди, шестнадцатилетнего сына Мери, когда тот дразнил ее двенадцатилетнего брата. Весьма вероятно, что Анна затаила злобу на Рэнди, и жаждала возмездия. Это наводило на мысль, что Анна могла испытывать чувство вины за смерть Мери, – возможно, даже личную ответственность.
Я попросил медсестру перевязать поврежденную руку Анны. Это помогало Анне удерживать застывшую “энергию шока”, блокированную в ее руке, а также способствовало усилению ее внутреннего осознавания. В условиях этого удерживания и поддержки Анна, подобно антилопе, могла медленно и постепенно оживать, получая доступ к своим чувствам и реакциям, которые помогали ей возвращаться к жизни.
– Какое ощущение внутри твоей руки, Анна? –  спрашиваю я мягко.
– Очень больно, – отвечает она тихо. Ее глаза опущены, и я говорю:
– Сильно болит, да?
– Да.
– Где болит? Можешь показать мне пальчиком? 
Она указывает на место в верхней части предплечья и говорит:
– И вокруг тоже.
В ее правом плече появляется легкая дрожь, сопровождаемая легким вздохом. В тот же миг ее лицо розовеет.
– Все хорошо, дорогая. Сейчас стало немного лучше? – Она кивает и снова вздыхает. После этого незначительного расслабления она внезапно цепенеет, бережно прижимая руку к телу. Я ловлю момент.
– Куда была ранена твоя мама? – Она показывает на то же самое место на руке и начинает дрожать. Дрожь усиливается, затем переходит ниже на руку и выше на шею.
– Хорошо, Анна, пускай она подрожит, как желе, – какого цвета это желе, красное, зеленое или прозрачное? Можешь потрясти? Можешь почувствовать дрожь?
– Оно желтое, – отвечает она, – как Солнце на небе. – Она делает почти полный вздох, затем смотрит на меня, в первый раз. Я улыбаюсь и киваю. Ее глаза всматриваются в меня некоторое время, затем опускаются.
– Как сейчас чувствует себя рука?
– Боль перешла в пальцы. – Ее пальцы слегка подрагивают. Я говорю с ней тихо, мягко, ритмично.
– Знаешь, Анна, дорогая… Я не думаю, что во всем городе найдется хотя бы один человек, который бы не чувствовал своей вины за то, что Мери умерла. – Она взглянула на меня, и я продолжил. – Конечно, в этом нет их вины … но все так чувствуют... и это потому, что все так сильно любят Мери. – Она поворачивается и смотрит на меня. На ее лице отражается понимание. Она неотрывно смотрит на меня, а я продолжаю:
– Иногда бывает, чем больше мы любим кого-то, тем больше нам кажется, что это наша вина. – Две слезинки скатываются по ее щекам, и она медленно отворачивается от меня. – И иногда мы на кого-то злимся, а когда что-то плохое происходит с ним, то начинаем думать, что это произошло из-за того, что мы хотели, чтобы это произошло.
Анна смотрит мне прямо в глаза, и я продолжаю.
 – Ты знаешь, когда что-то плохое случается  с тем, кого мы любим или ненавидим, это происходит не из-за наших чувств. Иногда неприятности происходят сами по себе, а чувства, неважно насколько они сильны, – это только чувства.
Взгляд Анны – глубокий и благодарный. Я чувствую, как слезы переполняют меня. Я спрашиваю, не хочет ли она вернуться в класс. Она кивает, окидывает всех нас еще одним взглядом и выходит за дверь.
Алекс (как и несколько других детей, ставших свидетелями трагедии) стал плохо спать и есть. Его отец привел его к нам, так как мальчик ничего не ел последние два дня.
Мы сидим рядом, и я спрашиваю его, может ли он почувствовать, что там внутри его живота. Он бережно кладет руку на живот и, сопя, произносит: “Да”.
– Что ты там ощущаешь?
– Он такой тугой, как узел.
– Больно, да?
– Да.
– Ты знаешь, Алекс, он должен болеть… но он не будет болеть всегда.
Слезы градом покатились по щекам мальчика, и его лицо и руки вновь обрели цвет. В тот вечер он ел как обычно. На похоронах Мери Алекс открыто плакал, тепло улыбался и обнимал своих друзей.
Поскольку травма “заперта” в теле, в теле же нужно искать к ней доступ и путь к исцелению. В условиях настоящей поддержки тело будет разряжать блокированную энергию, подобно течению потока, несущемуся в море. Слова используются в качестве сопереживающего отражения, а не для объяснения. Не надо помогать друг другу “избавляться от своих чувств”, нужно лишь быть сострадающе присутствующими по отношению друг к другу.
В процессе исцеления от травмы телесный “переживаемый смысл”(felt sense) подобен щиту Персея. Благодаря отражению нашего телесного осознавания, мы можем управлять внутренними ресурсами, которые трансформируют травму. Все, что нам нужно, ждет внутри. Мы должны научиться стать героями своего собственного исцеления, но не просто героями,  говорящими  “нет” собственной виктимизации и ищущими возмездия, а Героями, которые, говоря “да” Пегасу, достигают новых высот эволюционной свободы. Медуза есть страх... Страх превращает нас в камень. Пришло время для человечества оставить “каменный век” позади. Травма – это то, что объединяет всех нас. Как и кровь из раны Медузы, травма – это дар… это природный механизм личностной, социальной и глобальной трансформации.
 
 

Перевод  С.Н.Иванченко

Научная редакция Е.С. Мазур

---

* Питер Левин (США) – доктор психологии, медицины и биологической физики, психотерапевт, директор Фонда развития человека. В течение тридцати лет занимался изучением стресса и травмы и внес существенный вклад в развитие этой области.