Книги

Эго и Великая мать: матриархальный круг сознания (по стадиологии Э.Нойманна)

-= 2 =-

Хотя и в малой степени, но все таки уже отдельное сознание, начинает фиксировать повторяемость одних и тех же циклов. Лето сменяет зиму, холод – жару. Совершенно естественно, что на природные циклы, проецируются архитепические, символические мотивы. Любая мифология не «выдумана» но «рождена» из бессознательного, и сперва пассивно воспринята как некий факт, и только потом внесена в понятийный аппарат. Итак, на стадии Великой Матери, преобладает культ Богини Земли, оплодотворяемой ветром. Нойманн особенно акцентируется на символической «девственности» Богини, в сочетании с неконтролируемой сексуальностью обрядов плодородья. Архетип «Девственной Блудницы», появляется на протяжении всей человеческой истории в самых разных контекстах, однако каждый раз этот архетип имеет несколько разный символизм в зависимости от достигнутой сознанием Стадии.

Первоначально – «девственная блудница» это сама Мать-природа, с её сыном-любовником. Таким сыном-любовником, становится сезонный царь, который избирается на год, которого окончанию правления убивают и расчленяют, разбрасывая его останки по полю во имя плодородия. Убийство и расчленение в матриархальном ритуале – результат символического инцеста с Жрицей, которая персонифицирует мать землю. Заметьте, что в матриархальной мистерии убивается только Король-Жрец, что с точки зрения первобытного сознания является естественным результатом инцеста. Это подтверждает гипотезу Юнга о символическом значении инцеста как гибели сознания в водах бессознательного. Жестокость этих обрядов, не является садизмом в современном смысле этого слова, и палач и жертва в одинаковой степени свято и смиренно убеждены в необходимости ритуальной казни с последующим извлечением кишок, выпусканием крови на землю и расчленением. Однако в современной культуре, одним из признаков того, что эта стадия контаминирует более высокие уровни является сексуальный мазохизм, как регрессия к состоянию полного подчинения Великой Матери.

Нойманн указывает, на то, что хотя в отличии от уробороса, на стадии Великой Матери Эго уже появилось, оно является крайне слабым и пассивным. Нойманн постоянно подчеркивает доминирование «цветочного», «растительного» символизма на этой стадии. Так цветы – мириады сыновей-любовников матери земли должны умереть в конце сезона, чтобы в следующем сезоне уступить место новым. Никакой трагичности, отчаяния, конфликта, на стадии Великой Матери нет, скорей, преобладает абсолютная сентиментальность угасания и безграничное доверие к бессознательному.

Попробуем понять, что же происходит при переходе от уробороса к Великой Матери, и почему сознание здесь настолько пассивно. Первая граница, отделяющая сознание от уроборического единства, это граница проходящая по линии «Я – не Я». «Не Я», принадлежит как феноменам внешнего мира, которые поначалу предстают в нерасчлененном единстве, так и содержаниям своего бессознательного – одно естественным образом проецируется на другое. Иное по отношению к Я, характеризуется пока не разчлененной двойственностью – оно одновременно угрожающее и заботящееся. Дождь орошает поля, но молния убивает, лес дает пропитание, но в нем в изобилии дикие звери которые несут раны и смерть. Эта еще не расчлененная двойственность явлений и представляется как Великая мать, одновременно порождающая и убивающая. Эго еще слишком слабо, чтобы проявлять какую либо активность, за исключением той, что детерминирована его инстинктами. Поэтому, в сочетании с крайней жестокостью матрирхальных церемоний, преобладает созерцательная сентиментальность.

Еще в «Символах трансформации» Юнг писал что сентиментальность – признак бессознательной жестокости. В романе Милана Кундеры «Невыносимая легкость бытия», стадию Великой матери, Кундера очень метко определяет как «Мир кича», в котором даже страдания и смерть являются абсолютно бессознательны и непрояснены. Так же в качестве примера стадии Великой Матери можно обратить внимание на уголовный фольклер. Казалось бы – убийцы и воры должны были бы прежде всего славить свою силу и агрессию которой они подавляют своих жертв. А, нет, основной мотив блатной культуры, это сентиментальные до крокодиловых слез песни о «мальчишечке», который (абсолютно пассивно) «попал в компанию», «потом в тюрьму», и в то время как «Хорошая Мама» ждет дома, «плохая мать тюрьма, да злая мать судьба», являются причиной злоключений. Персонаж, как носитель сознания, воспеваемый в блатной лирике, как правило абсолютно пассивен, и является «всего лишь сыном своей матери».

Если на стадии уробороса, сознание полностью зачаровано пищевой сферой, то для стадии Великой матери, характерен «половой символизм». Мужчина обладает только биологической, фаллической мужественностью, он – всего лишь оплодотворяющий фаллос Великой Матери, чье предназначение немыслимо вне его биологической роли. Отец, дух, сознание на этой стадии воспринимаются как придаток Великой Матери.

Половая фиксация вовсе не обязательно, хотя и достаточно часто, предполагает оргиастичную необузданность. Это может быть и фиксация на собственной «непорочности» и «девственности». Обе крайности, как и срединное между ними, отождествление с ролью воспроизводителя, означают пленение сознания биологическим детерминизмом Великой Матери.

Стадия Великой Матери, характерна повышенной фиксацией на теле и телесных реакциях. Это особого рода нарциссизм и аутоэротизм, сочетающийся с абсолютной пассивностью личности во внешней сфере. Следует заметить, что культуры и общества находящиеся на стадии Уробороса и Великой Матери, отличаются крайним консерватизмом, и догматизмом. Малейшее отступление от «канона», для этого хрупкого сознания, обещает катастрофы космического масштаба, то есть неустойчивое эго слишком легко утрачивает себя.

Если мы обратим внимания на современный фольклер, то типичный маньяк из психологического триллера представляет собой то самое «сознание на стадии великой матери», который приносит ей свои кровавые жертвы все так же как на матриархальных стадиях. В мифах такой «маньяк» соответствует «вепрю убийце», который как бы отщепляется от Великой матери, но по скрытой мифологической логике, является исполнителем её воли.

Еще одним символом Великой Матери является Паук или Пчелиная Матка. Если мы изучим примитивные мифы, мы поразимся тому какое огромное значение имел образ паучихи плетущей свою сеть в космогонических мифах творения. Паучиха подающая самцов после спаривания символ пищевого уробороса и Великой Матери, где функции пола и пищи еще не разделены.

Постепенно начинает действовать закон расщепления архетипа. Чем более расщепленным оказывается архетип, тем большую автономию получает сознание. Одним из самых первых «расщеплений», является расщепление образа Великой матери во всей её амбивалентности, убийцы и подателя жизни на Добрую скорбящую мать-любовницу, и автономное существо, которое представляет её «Клык», то есть её фаллический аспект.

Это первое расщепление еще не особенно меняет картину для сознания, которое все еще находится на «цветочной» стадии, однако постепенно с ростом сознания, происходит изменение поляризации. Для растущего эго сознания, Великая Мать превращается из всецело боготворимого объекта в объект чистого ужаса, и отторжения. Возникает парадоксальная ситуация, когда с одной стороны эго еще слишком слабо и бессознательно связано с матерью, а с другой, уже достаточно развито, чтобы осознать эту связь как препятствующую и разрушительную.

Смена поляризации отношения, на стадии Ужасной матери еще не меняет итога – эго все равно оказывается в проигрыше. Нойман обращает внимания на любопытную мифологическую деталь: если на ранних стадиях Великой Матери, сознание кастрирует себя добровольно, принося фаллос в жертву Великой матери как дар, то на стадии Ужасной матери происходит все та же кастрация, однако кастрация происходит как бы «вопреки» Ужасной матери, Борец кастрирует себя для того чтобы не быть ею совращенным (то есть кастрированным). Этой стадии соответствуют множества мифов о прекрасных юношах, ставших скопцами, чтобы не поддаться отрицательному очарованию совратительнице, а так же, юношей погибших в результате своего сопротивления этому искушению.

Прежде чем, развивать тему дальше, следует вспомнить закон вторичной персонализации, и очень четко понять, что половой символизм – не более чем метафора взаимодействия сознания и бессознательного. Мы должны понять, что сексуальность совершенно по разному воспринимается развитым сознанием современного человека, который просто не может понять «всех этих моралистичных сложностей», и сознанием стадии Великой Матери, где Оргазм не символически, а буквально воспринимается как смерть. Даже моралистические и назидательные интерпретации такого рода мифов, не более чем результат вторичной персонализации, тогда как первичный импульс имеет не моральный источник «следования сексуальным нормам», а скорей мучительную борьбу слабеющего сознания за свою автономию.

Стадию Ужасной Матери, Нойманн так же называет «стадией Борцов». Филогенетическая и онтогенетическая последовательность такова – неразличимость, сыны, борцы и герои. В неразличимости есть только зачаток Эго, в стадии «сынов», Эго абсолютно пассивно и подавлено Великой Матерью, в стадии Борцов Эго обретает большую автономию, и пытается сопротивляться Великой матери, однако проигрывает, тогда как Герой не просто сопротивляется, но выигрывает.

К стадии Борцов можно отнести таких персонажей как Ипполита, отвергающего притязания своей мачехи, но погибающего от чудовища посланному Посейдоном, Нарцисса, такого же «гордеца», очарованного своим отражением, и многих других. Стадия борца это стадия юношеского сознания одержимого только одним – «как угодно, только не так как мать». При этом о том, «как именно» сознание имеет слишком слабое представление, а, хоть и ставшее демоническим, очарование Ужасной матери слишком сильно, чтобы освободиться от него в полной мере.

Эту стадию можно проиллюстрировать несколькими примерами. В начале века Юноша Отто Вейнингер написал книгу «Пол и характер», в которой всячески презрительно клеймил женское начало, якобы лишенное духовности и способное к идентичности либо с матерью либо с проституткой. С интеллектуальной точки зрения, книга крайне посредственна и наивна, оказывается весьма полезной для изучения стадии, когда сознание воспринимает реальность с точки зрения ужасной матери. Особенно показательно, что после написания этой книги, автор поспешил покончить с собой, как бы подтверждая что с такими убеждениями жить невозможно. Самоубийство Вейнингера, как и самоубийство многих подобных ему молодых людей, объясняется тем, что на этой стадии, для пытающегося эмансипироваться, эго-сознания, тело, воспринимается, как враг, инструмент Ужасной матери, которая посредством инстинктивных реакций держит слабое эго в подчинении. Самоубийство кажется подвигом, но правда в том, что другой стороной подобного самоубийства, (как и самооскопления) является то, что оно является своего рода возвращением в небытие уробороса, «уроборическим инцестом». То есть на стадии Ужасной Матери, все еще побеждает Мать. Не смотря на активное сопротивление бессильного борца, сама форма сопротивления, помимо воли становится, путем не вперед но назад.

Важным символом ужасной матери, является её способность превращать человека в животное. История юного охотника Актеона, превращенного Артемидой в оленя, спутников Одиссея превращенных в свиней, многочисленных сказочных наложении чар, в виде превращения в различных животных – все это символизирует губительную власть Великой матери, лишать Сознание, его индивидуального бытия, и возвращать в досознательный уровень. Вавилонский герой Гильгамеш отвергает притязания Иштар, не потому что она «порочна» или «недостойна», а потому, что все её предыдущие любовники, были благополучно превращены в овец или оскоплены. Речь идет все о той же опасности уроборического инцеста, которое для сознания стадии борца, означает погибель без возрождения. Инцест как превращение в животное, встречается и в нашей культуре, например в романах Стивена Кинга, еще один пример «матриархального инцеста» приводится в фильме Алана Паркера «Стена», где в видениях главного героя, мать превращается то в пожирающее чудовище, то в зубастое лоно, то в стену. Чем больше наше очарование «пессимистичной эстетикой», безысходных мифов, чем больше мы считаем бытие «обреченным», тем в большей степени мы близки к этой стадии. Эстетика «один против всех», с обязательной трагической гибелью «одного» в финале, это так же прямое указание на до-героическую, борцовскую стадию. Подросток еще слишком идентичен с матерью, поэтому, неправильно поняв задачу отделения, он может предпринимать саморазрушительные действия. «Я буду колоться наркотиками, потому что тебе от этого будет плохо», или распространенная месть крестьян хозяину в Китае, повеситься перед окнами хозяина чтобы на весь день испортить ему настроение, это пожалуй одна из лучших иллюстраций стадии Борца.

(Вопрос из зала). Каким образом знание мифологической стадиальности помогает в психотерапевтической практике?

(Ответ) Все очень просто. Зная мифологический контекст драмы анализанда, мы помещаем его в этот контекст, давая целостную картину, и уже тем самым помогаем перейти к следующей стадии. Скажем саморазрушительные и разрушительные действия человека находящегося на стадии Великой матери, можно рассматривать как прогресс, важно только, по возможности поместить их в пространстве воображения, а вот для того кто «завис» на этой стадии, будет очень полезно объяснить что его «борьба» в таком виде как она происходит в виде саморазрушение, не более чем признак пораженчества. Информируя анализанда о структуре стадий. Рассказывая мифы связанные с стадией клиента, мы не просто «просвещаем сознание», - в противном случае мы были бы так же наивны как фрейдовские психоаналитики. Рассказывая эти мифы, и создавая контекст для перехода на следующую стадию, мы как бы обращаемся а архетипической силе, которая подхватывает анализируемого, и переносит его к следующей стадии. Это – черезывычайно энергетичная и мощная психическая энергия.

(вопрос из зала) Означает ли это что для достижения более высокого сознания необходима половая аскеза? Не является ли это очевидной ересью с точки зрения Телемы?

(Ответ) Необходимость или нежелательность аскезы, зависит от того на какой стадии находится данный человек. Дело не в пищевом или половом вопросе как таковом. Дело в эго-идентификации. Художник есть и занимается сексом, но для себя он прежде всего художник, а не едок или ёбырь. И это, то есть отождествление с Логосом, идеей, духом здесь самое главное.

Однако очевидно, что на переходных, ранних стадиях аскеза все-таки бывает необходима, просто потому, что в противном случае сознание не сможет выйти из биологического детерминизма. Только зрелое сознание может осознано работать с половыми энергиями – не случайно в Телеме сексуальная магия связана с высшими ступенями посвящения, где, смею быть уверенным уроборический инцест уже не угрожает. Не забывайте, что Книга Закона написана для царей, то есть, переходя на язык герметического искусства, для тех смог взять власть в царстве своего сознания. Более подробно это станет ясно во второй лекции когда мы будем говорить о патриархальных и интегральных стадиях.

(вопрос из зала) Нет ли противоречия между концепцией Юнга о предвечности архетипов, с попыткой Нойманна провести некую эволюционную цепочку?

(Ответ) До определенной степени. Мы можем рассмотреть «развитие сознания», не как освоение чего то принципиально нового, а как разворачивание некой метапрограммы Самости, и в этом случае никакого противоречия не будет.

Кроме того, как уже было сказано, пройденные стадии всегда остаются с нами, и мы рискуем вернуться в них, в кризисных состояниях. На мой взгляд, стадиология Нойманна приводит открытия Юнга в более сложную и последовательную структуру, которая достаточно эффективна и последовательна. Хотя следует отметить, что слабостью системы Нойманна, является практически неразработанная постгероическая стадия. Поэтому вводя этот термин в конце следующей лекции, мы будем уже говорить не столько о Нойманне сколько о Юнге, при чем о Юнге в его поздних работах

(www.castalia.ru)

« Предыдущая страница Страница 2 из 2
Поделиться:

« Назад